Кубанский государственный технологический университет

Интерэкзистентность отношения у Хайдеггера оставляет его имманентным стихии бытия, разомкнутого присутствием. Отношение вписывается в со- понятность, разделенность понимания, конституируемую разговором. Восста­навливается однородное непрерывное поле, пусть не опыта, как в классической новоевропейской рациональности, но непрерывное поле разделенного, артику­лированного в речи понимания бытия-в-мире. Даже мгновение-ока как подлин­ный экстаз настоящего не разрывает этой однородности и единства, обуслов­ленного единством трех экстазов временности. Мысль Хайдеггера исходит из интерпретированного на новый лад тождества мысли и бытия. Посредником этого тождества является присутствие, удерживающее открытость, и язык как дом бытия, разговор. Бытие, мысль, язык-разговор — предстают в его филосо­фии как естественные или квази-естественные стихии. Не в смысле новоевро­пейской «естественности», конечно, скорее в досократическом древнем смысле стихии как «тихой силы могущей расположенности», не нуждающейся ни в чем трансцендентно-сверхъестественном. Но ТЫ диалогистов — это настоящая трансцендентность. Даже мгновение-ока — слишком длинный интервал для ТЫ. ТЫ требует мгновения, прерывающего непрерывность времени.

Делез. Тождество мышления и становления. Концепт становления как относительно периферийный для новоевропейской философии и противостоя­щий и «субъекту», и «бытию» также активно воспринят постклассической мыс­лью в ее борьбе с субъективностью. Становление — это ситуация не- самотождествеиности, не-субъектности, невозможности само-тождества. Ис­пользуя концепт становления, Делез не испытывает потребности во введении концепта общения. Индивидуальное понимается как не-идентичное, как отно­сящееся к другому и становящееся-другим. Субъективность же связывается Делезом с рефлексивной процедурой самоидентификации, состоящей в при­своении «своего я». Кант ввел время в мышление и открыл, как считает Делез, пассивного, рецептивного мыслящего субъекта, — и вместе с тем постулировал Я в качестве «мыслящей вещи», конституируемое как результат самоаффекта­ции на фоне этого неопределенного существования. Я в качестве «мыслящей вещи» — результат присвоения Я как «моего я». В этой идентификации проис­ходит деградация, самозамыкание индивидуальности. Мое Я — не отношение, а отражение, отблеск, который образует субъекта [4, 73]. Отношение, упоминае­мое здесь, не имеет ничего общего с «субъект-субъектным» отношением. От­ношение включено в сингулярность, индивидуальность как протянутость души, натянутость нитей ее живых симпатий и антипатий: «Перестать мыслить себя в виде "моего я" ради того, чтобы проживать себя как поток, как совокупность потоков, находящихся в отношениях с другими потоками, вне себя и в себе» [4, 74]. Отношение — это жизнь сил и потоков, борьба и сражение, объятия. (Объя­тия, страсть — но не любовь! «Больше не любить, больше не отдавать себя, больше не брать. Спасти таким образом индивидуальное в себе. Ибо любовь — это не индивидуальное дело, не индивидуальная часть души: она, скорее, то, что делает из индивидуальной души некое "Мое Я". А "мое я" — это то, что отдают или берут, то, что хочет любить и быть любимым, аллегория, образ, Субъект, но не настоящее отношение» [4, 73]). Мы видим, что Делез удерживает своеобраз­но интерпретированный хайдеггеровский мотив открытости как отношения, а также мотив естественности стихии становления, для которой отношения имма­нентны. Личностное начало связывается им с ложной, как он считает, идеей «моего Я».